Греческая и римская некромантия. Чужестранцы и ведьмы

Михриниса F
Автор темы
Аватара
Михриниса F
Автор темы
Репутация: 351 (+355/−4)
Сообщения: 240
Зарегистрирован: 24 июня 2021
С нами: 2 года 9 месяцев

#1 Михриниса » 17 июля 2022, 21:17

Литературные некроманты-чужаки в основном были родом с Ближнего Востока и из Египта. Персидских магов или вавилонских халдеев часто связывают с египтянами общие места некромантических практик, повторяющиеся в разных текстах. Лукан противопоставляет магические способности своей ведьмы-некромантки Эрихто способностям некромантов «персидского Вавилона» и «таинственного Мемфиса». Тертуллиан приписывает развитие теории некромантии (в этой связи им упоминаются aoroi и biaiothanatoi) великому персидскому магу Остану и египтянам Тифону, Беренике II (родом из Кирены) и Нектанебо. В книге «Физика и мистика» Пс.-Демокрита, основополагающем тексте по алхимии, написанном примерно в начале I в. н.э., ученики перса Остана призывают дух учителя в египетском Мемфисе; мы ещё уделим этому внимание. Эней из Газы говорит о халдеях, египтянах и греках как о способных призывать души давно умерших. Интересующие нас греки были пифагорейцами, поскольку Посидоний связывает их как с персидскими магами, так и с халдеями. Несомненно, Пифагор, как известно, получил свою мудрость и в Египте (подобно Орфею), и в Вавилоне, где обучался у Заратаса/Зороастра и магов. Связь между халдеями (изначально жреческой кастой Вавилона) и магами (согласно Геродоту, изначально кланом священников Медеса, служивших персам в качестве колдунов) обусловлена тем, что Вавилон уже был частью Персидской империи, когда греки впервые заинтересовались восточными некромантами.

Начнём с персов. Первое существенное описание некромантии в литературе после Гомера сделал Эсхил в «Персах» (472 г. до н.э.). Там призрак царя Дария призывает его вдова Атосса вместе с хором персидских старейшин (совершенно греческого покроя) – хор этот, вероятно, уже был испробован и проверен на призраке Ахилла в более ранних греческих драмах. Однако, насколько значима (если вообще значима) связь между некромантией и персами в данном случае? Вопрос этот упирается в старую проблему интерпретации текста трагедии. Когда старейшины из хора призывают призрак Дария, то, согласно всем спискам трагедии, они спрашивают, слышит ли он их «чужие, ясные» (barbara saphene), множественные, продолжительные, мерзкие (dysthroa) изречения (bagmata)». Понятие «чужой» используется в трагедии повсеместно персами, и означает (в понимании греков) просто «персидский», а ведь персидские слова должны быть несомненно понятными персам. Но почему же ясные персидские слова являются мерзкими? Предположение о том, что слова мерзки, т.к. скорбь по сути своей мерзка, неадекватно. Так, возникает соблазн вместе с Хедламом (Headlam) прочитать фразу как «чужие, тёмные» (barbar asaphene) и отнести их к негреческим, почти бессмысленным, словам, которые мы находим в греческих магических заклинаниях, и которые сегодня принято называть voces magicae. Наиболее близкими к таким словам в тексте являются возгласы «ee», «oi» и «aiai», хотя Аристофан и сообщает, что во время постановки хор восклицал «Iaoui» (ср. с Iao?). Обе интерпретации могут быть вполне применены к Эсхилу. Оба прочтения имеют одинаковое значение для ушей слушателей (акцентуация роли не играет). Осознанно ли автор совместил во фразе чуждость нормальной персидской речи для греческих ушей с чуждостью voces magicae, используемых (греческими) некромантами для призыва мёртвых? Ещё важнее другое – считали ли Эсхил и его аудитория, что voces magicae греческих некромантов включают персидские слова или тождественны им? Если да, то связь между некромантией и Персией уже тогда была очень значительной. Хедлам считал, что хор должен был представлять магов, сравнивая данную хором характеристику моря как «незапятнанного» с отказом армянского мага Тиридата путешествовать по морю из страха осквернить его.

Связь между персидскими магами и некромантией представляется более отчётливой у Геродота (420 г. до н.э.). Он рассказывает, что в Трое, на пути к вторжению в Грецию, Ксеркс приказал магам совершить возлияния героям Троянской войны. «После того, как это совершилось, паника охватила расположившуюся лагерем армию посреди ночи». Ничего больше Геродот не говорит, со свойственным ему молчанием в отношении всего сверхъестественного. Однако очевидным выводом из этого пассажа является то, что маги призвали призраков Троянской войны (которые, как оказалось, всегда были готовы явиться), или, по крайней мере, что армия верила в совершение этого действия. Сомневающимся в том, что представления солдат о магической некромантии разрешают нашу проблему, позволим самостоятельно объяснить иным путём природу паники, охватившей армию. Геродот, в дань «Персам», по всей видимости, хочет убедить нас в том, что загадочный призрак, явившийся во сне Ксерксу и заставивший его вторгнуться в Грецию – вместо того, чтобы принять лучшее решение – был Дарием, или, по меньшей мере, фальшивым видением, претендующим на имя Дария.

Именно «варварские», т.е. персидские, маги убедили, согласно Пифону, Гарпала в своей способности вызвать для него дух Пифоники в Вавилоне приблизительно ранее 326 г. до н.э. Во времена Августа, Страбон утверждал, что у персов были свои «маги и некроманты (nekuomanteis)». В «Повести о любви Херея и Каллирои» Харитона, написанной на сломе эр, героиня спрашивает, был ли явившийся на суд Херей манифестацией призрака, призванного персом – Митридатом, играющим роль мага. Когда Нерону понадобилось вызвать призрак своей матери, он обратился к искусству магов, хотя главный из них, Тиридат, по сути, был армянином. Во времена Плиния Старшего, Остан, сопровождавший Ксеркса в его вторжении в Грецию, стал мастером магии, и ему приписывались магические трактаты. В таковых он заявлял о своей способности общаться с призраками людей из подземного мира. Плиний приписывал магам другие более распространённые некромантические техники – такие, как поедание ещё бьющегося сердца, вырезанного из груди крота (для прорицаний), а также использование «synochitis», «удерживающего камня», для сохранения призраков, ранее призванных из подземного мира. Тот факт, что ученики Остана были способны вызвать его дух, согласно тексту «Психики и Мистики» Пс.-Демокрита, написанному вскоре после труда Плиния, также указывает на то, что сам Остан считался мастером некромантии. Плутарх знал о том, что персидские ученики Зороастра смешивали растение «omomi» с волчьей кровью, чтобы упокоить призраков. Арнобий (деят. ок. 300 г. н.э.) писал, что персидские маги заявляли о своей способности вернуть чувства и дух в мёртвые члены.

Персидские маги, как порой считалось, совмещали некромантию с леканомантией (например, об этом пишет Плиний). Посидоний (II в. н.э.) связывал персидских магов с некромантами, а также – с так называемыми леканомантами и гидромантами. Августин, основываясь на Варроне, объясняет, что персидская гидромантия становится некромантией, когда вместо воды используется кровь. Возможно, императору Дидию Юлиану приписывалось современниками использование услуг магов в сфере леканомантической некромантии.

Уже в нашу эру можно обнаружить применение понятия «magos/magus» к некромантам, существенно не связанным с Персией. Мы уже упоминали армянина Тиридата. Симон Волхв, сотворивший из тонкой дымки мальчика, а затем принесший его в жертву с целью некромантической практики, был самаритянином. Его последователи заявляли о своих способностях призвать души пророков из нижнего мира. В анонимной, написанной анапестом латинской поэме, сохранившейся в манускрипте VII в. н.э. под названием «Против лживого мага», объекту критики, ничем не связанному с Персией, приписывается некромантия:

«Когда тебе нечего есть, ты, в невежестве своём, кормишься своими магическими способностями! Когда твоё брюхо пусто, ты стремишься шататься среди теней и могил. Но не внимает призрак твоим заклинаниям, пока, движимый голодом, ты не повергаешь весь Тартар в хаос своими заклятьями, веря, якобы Плутон что-то может дать земному нищему. Почему бы не сожрать тебе мёртвые члены, спрашиваю я, чтобы оказаться в ещё большей нужде, оставаясь вечно и неизменно магом?»

«Anthologia Latina», № 294 (Shackleton-Bailey)
Наше раскаяние — это обычно не столько сожаление о зле, которое совершили мы, сколько боязнь зла, которое могут причинить нам в ответ.

Вернуться в «Античная мифология ( греки, римляне, этруски)»

Кто сейчас на форуме (по активности за 180 минут)

Сейчас этот раздел просматривают: 15 гостей